В роди́льном доме Нарликара темнокожий сияющий доктор, рядом с которым стоит акушерка по имени Флори, тоненькая, любезная девушка, не имеющая значения для нас, подбадривает Амину Синай: «Тужьтесь!
— Салман Рушди, Дети полуночи
Оставила работу в роди́льном доме и явилась к Амине Синай: «Госпожа, разок увидев вашего малыша, я прямо влюбилась в него.
— Салман Рушди, Дети полуночи
И вот он, рассказ о параде в Дакке: чародеи маршируют рядом с героями; вот Парвати глядит на танк, и взгляд Парвати упирается в пару гигантских, цепких колен… колени гордо выпирают из-под выстиранного-выглаженного мундира; вот Парвати кричит: «О, это ты… ты!» …и следует неназываемое имя, имя моей вины, имя того, кто мог бы жить моей жизнью, если бы не преступление в роди́льном доме; Парвати и Шива, Шива и Парвати, которым сулило встречу божественное предначертание их имен, соединились в миг победы.
— Салман Рушди, Дети полуночи
Майор умер, так и не узнав, что когда-то, в шафраново-зеленом роди́льном доме, среди мифологического хаоса незабываемой полуночи, миниатюрная, обезумевшая от любви женщина поменяла ярлычки на младенцах и отняла у него то, что ему причиталось по праву рождения, а именно мир на вершине холма, теплый кокон из денег, накрахмаленных белых одежд и вещей, вещей, вещей – мир, которым ему так хотелось владеть.
— Салман Рушди, Дети полуночи
Синцов вспомнил остановку там, в плену, на дороге, в роди́льном доме, и подумал о немцах и о том, что им нельзя, невозможно отдать Москву.
— Константин Симонов, Живые и мертвые