Бессонными ночами, лежа на спине в гамаке, подвешенном в той же комнате, где он недавно ждал расстрела, полковник Аурелиано Буэндиа представлял себе этих одетых в черное законников — как они выходят из президе́нтского дворца в ледяной холод раннего утра, подминают до ушей воротники, потирают руки, шушукаются и скрываются в мрачных ночных кафе, чтобы обсудить, что хотел в действительности сказать президент, когда сказал «да», или что он хотел сказать, когда сказал «нет», и даже погадать о том, что думал президент, когда сказал совершенно противоположное тому, что думал, а тем временем он, полковник Аурелиано Буэндиа, при тридцати пяти градусах жары отгоняет от себя москитов и чувствует, как неумолимо приближается тот страшный рассвет, с наступлением которого он должен будет дать своим войскам приказ броситься в море.
— Габриэль Маркес, Сто лет одиночества
Сейчас ему перевалило за шестьдесят, он был членом президе́нтского Консультативного совета и основал многомиллионный именной фонд содействия развитию киноискусства.
— Марио Пьюзо, Крестный отец
Чей сын перелез через стену президе́нтского дворца первого апреля – какой-такой отец зачал вонючего урода, который набросился на Президента и выстрелил ему в живот?{234} О некоторых отцах история милосердно умалчивает; да ведь и убийце-то не повезло: пистолет чудесным образом дал осечку.
— Салман Рушди, Дети полуночи
На самого Бастьена-Тири, тринадцатого участника операции, возлагалась задача подать сигнал о приближении президе́нтского кортежа.
— Фредерик Форсайт, День Шакала
Дюкре крикнул, чтобы тот не отставал от президе́нтского лимузина, и через секунду машина оасовцев осталась позади.
— Фредерик Форсайт, День Шакала