Но всё напрасно: у молодых плато́ников, кажется, неважно со зрением, они, близоруки, какой же им смысл напрягать зрительный нерв?
— Герман Мелвилл, Моби Дик, или Белый Кит
Цицерон, конечно, был волен содрогаться при одном имени сладострастия; но сравните, пожалуйста, это столь поносимое учение – в том виде, как его должно представлять себе, основываясь на всем, что мы знаем о самой личности его автора, и отбросив те последствия, к которым оно привело в языческом мире, так как эти последствия в гораздо большей степени объясняются общим складом ума в ту эпоху, чем самой доктриной Эпикура, – сравните, говорю я, эту мораль с другими нравственными системами древних, и вы найдете, что, не будучи ни столь высокомерной, ни столь суровой, ни столь невыполнимой, как мораль стоиков[126], ни столь неопределенной, расплывчатой и бессильной, как мораль плато́ников[127], она отличалась сердечностью, благоволением, гуманностью и в некотором роде заключала в себе долю христианской морали.
— Петр Чаадаев, Философические письма