Но даже в лучшие наши мгновения, когда мы читали в дождливый денёк (причём Лолитин взгляд всё перелетал от окна к её нару́чным часикам и опять к окну), или хорошо и сытно обедали в битком набитом «дайнере» (оседлом подобии вагона-ресторана), или играли в дурачки, или ходили по магазинам, или безмолвно глазели с другими автомобилистами и их детьми на разбившуюся, кровью обрызганную машину и на женский башмачок в канаве (слышу, как Лолита говорит, когда опять трогаемся в путь: «Вот это был точно тот тип спортивных туфель, который я вчера так тщетно описывала кретину-прикащику!») — во все эти случайные мгновения я себе казался столь же неправдоподобным отцом, как она — дочерью.
— Владимир Набоков, Лолита
«Вот это заговорил в вас старомодный европеец!» возгласила Праттша, слегка ударив по моим нару́чным часам и внезапно выставив фальшивые зубы.
— Владимир Набоков, Лолита
Он заглядывал в кафе, постукивая по нару́чным часам и вопросительно поднимая брови.
— Хелен Филдинг, Дневник Бриджит Джонс