К вечеру я отодвинул искро́мсанную рукопись, и тяжелое раздумье овладело мной: неужели я заболел истиной, неужели эта страшная и стыдная morbus veritatis [26], осложнящаяся или в мученичество, или в безумие, пробралась и в мой мозг?
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка
К вечеру я отодвинул искро́мсанную рукопись, и тяжелое раздумье овладело мной: неужели я заболел истиной, неужели эта страшная и стыдная morbus veritatis,[17] осложнящаяся или в мученичество, или в безумие, пробралась и в мой мозг?
— Сигизмунд Кржижановский, Возвращение Мюнхгаузена
К вечеру я отодвинул искро́мсанную рукопись, и тяжелое раздумье овладело мной: неужели я заболел истиной, неужели эта страшная и стыдная morbus veritatis [26], осложнящаяся или в мученичество, или в безумие, пробралась и в мой мозг?
— Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка